Выжить и спасти других: история Марии Гурбич
Этой публикацией мы начинаем цикл историй о свидетелях Голодомора, записанных во время экспедиций команды Национального музея Голодомора-геноцида и ОО «Ukraіner» в рамках проекта «Голодомор: мозаика истории» при поддержке Украинского культурного фонда.
Семья Марии
Мария Гурбич (Шовкун) родилась на хуторе Вила в Лосыновском районе Черниговщины. Позже вместе с семьей переехала в Александровку Бобровицкого района, где и пережила голод. К началу коллективизации ее семья была зажиточной: имели десять десятин земли, четыре лошади, чтобы пахать поле, трое жеребят и три коровы. Этого хватало, чтобы прокормить семью из одиннадцати человек.
На фото: Родители Марии Гурбич (Шовкун): Кирилл Павлович и Прасковья Васильевна.
Двух ее братьев, студента университета и школьного учителя, осудили по сфабрикованному Государственным политическим управлением УССР делом в рамках процесса Союза освобождения Украины. Мол, вместе с единомышленниками они стремились освободить украинский народ от советского режима и основать самостоятельную украинскую республику, и поэтому устраивали мятежи и восстания. Это дело было попыткой обосновать массовые преследования и аресты оппозиционно настроенных украинский накануне Голодомора.
Соловецкий монастырь был местом заключения для части осужденных в процессе. Там же отбывали наказание за национализм и брать Марии.
Отец посетил сыновей как раз тогда, когда начали появляться колхозы и нужно было решать, присоединяться к ним, продолжать вести собственное хозяйство.
— Дак это братья сразу: «Папа, поступай в колхоз, потому что сгниешь на Колыме». И мы поступили в колхоз, и остались живые и не раскулаченные.
Женщина вспоминает, что те, кто не согласились вступать в колхозы даже под давлением угроз и запугивания — единоличники — были раскулачены и не имели ресурсов, чтобы пережить голод. Иногда их облагали высокими налогами, которые они не могли выплачивать. Семья Марии сдала в колхоз весь инвентарь для работы в поле и ведения домашнего хозяйства, отдала лошадей и коров. Денег они не зарабатывали.
— Где же у колхозников деньги, если на трудодень дают двести грамм хлеба. Дак вот, государство так: делаем в колхозе зря, совершенно зря, живут люди за счет города. Как там живут, как выживают — это их дело.
За один рабочий день работники колхозов должны были получать две копейки, в течение года выходило 150 рублей. И даже эти мизерные средства «занимало» государство для финансирования промышленности, армии, медицины. Фактически люди работали за еду, которую им выдавали в колхозе, и часто не имели средств даже на одежду.
Настроения в селах
В колхозы добровольно шло не более 3% украинцев, другие вступали в ряды работников колхозов вынужденно. На самом деле выбора у них не было, ведь те, кто не шли в колхоз, были обречены на голодную смерть. Отец Марии стал колхозником, и позже это спасло жизнь всей семье, ведь во время Голодомора колгосникив время кормили, чтобы они не падали в обморок, работая в поле.
В колхозе в свои 12 лет Мария уже самостоятельно обрабатывала пятьдесят соток земли, собирала и сдавала с них урожай. Это был большой объем работы, который не всегда выполняли даже взрослые женщины. Мария говорит, что даже перед Голодомором это была «именно сатанинская борьба за выживание».
1932 год — год паводков и потери урожая на Севере, вспоминает Мария. Люди выживали благодаря рыболовству: ловили вьюнов, карасей, пескарей.
— От Чернигова до самого Чемера — это все стояла вода. От Носовки и до самой Бобровицы стояла вода. Дома были под водой, село было под водой, улицы были под водой. Но были такие холмы, где не было воды.
Однако неурожай не был столь сильным, чтобы стать причиной голода. Колхозы не имели ни человеческих ресурсов, ни семян выполнять масштабные хлебозаготовительные планы, а принудительная коллективизация вызвала несогласие народа. 1932 зерновых собрали только на 12% меньше среднего показателя за предыдущие пять лет, несмотря на то, что площади посевов уменьшились на одну пятую.
Это привело к бунтам и протестам в украинских селах. 6 июля 1932 года советское правительство приняло постановление об усилении хлебозаготовок и усилило судебные репрессии по отношению к украинским крестьянам и их депортации. Новые требования Москвы специально превышали возможности колхозов, а потому у крестьян забирали собственные запасы (часто эта пища гнила на складах) — так они хотели уничтожить украинцев.
Соседи
Мария вспоминает, как ее соседи прятали на огороде зерно, а позже их же односельчане, которых отправляли из колхоза, проводили обыск и изымали все найденное. Мешки забирали, сбрасывали на телеги и обозначали красным флажком. Мария говорит, что это называлось «красная валка». Впрочем, можно встретить и на другое название — «красная метла» (ведь она фактически выметала все зерно из деревни).
На фото: Буксирная бригада, 1933 год. Автор неизвестен. Фото из архива Оксюты Николая Борисовича.
«Трясти» дома соседей могли назначить любого, но все выполняли свою работу должным образом — не забирали последнюю еду у односельчан. Особенно вспоминает Мария фасолины, которые люди прятали за печкой, а объездчики находили во время рейдов.
— Да мне рассказывали, как Назаренко (объездчик. — ред.) в одной учительницы, Калины Григорьевны Волощенко, вытащил из печи супчик с фасолью и вылил в помо. Это настолько, как бы сказать, к голодовке людей готовили, шо это такое делали.
7 августа 1932 года было принято постановление «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и коопераций и укреплении общественной (социалистической) собственности». На расхитителей госимущества ждала конфискация имущества и / или расстрел. Это постановление более известная в народе как «закон о пяти колосках», ведь даже несколько срезанных колосьев пшеницы считались воровством.
Мария вспоминает, что следили за выполнением настоящего постановления также объездчики. После сбора урожая на поле оставались несрезанной колоски .. Собирать их запрещали. Одну женщину осудили на пять лет заключения за то, что она срезала около килограмма колосков. Зерно нельзя было даже подбирать с земли.
— Ну зачем тебе этот мешок? Это же ударит [объездчик], изобьет, тогда займет мешок и везет его туда, в контору. И мне такое было. А колоски все равно собирали. И бывало так, что, например, как видим, что где-то там долго, замешкались, а они на лошадях, объездчики, дак уже бежим, и кто домой убежал, дак уже же не забирали.
Порция вареного гороха
Голод в селе начался с января-февраля 1932 года. Картофеля не было, муки тоже. Кто имел корову — имел больше шансов выжить.
В хозяйстве семьи Марии было еще двое овец, поэтому с овечьего мяса с лебедой или щавелем можно было варить уху (похлебку). В колхозе также готовили подобную похлебку, ее еще называли баландой. Кроме жидкости, в блюде было немного гороха, чтобы колхозники имели силы работать.
Мария рассказывает, что ей выдавали в колхозе немалую порцию вареного гороха. Однажды она несла из колхоза через поле ведерко с будущим обедом.
— Несу, а за мной гонится парень. Ну, парень такой, может, ему тогда лет семнадцать было. Кричит мне и говорит (и ложка такая большая): «Дай мне набрать гороха в тебя». Я так-то, значит, испугалась, на «вы» его называю. Говорю: «Берите! Берите, сколько хотите». Он набрал полную гороха, быстро проглотил, набрал вторую и говорит: «Иди, не надо уже, неси уже домой».
Ну, я принесла домой, мать там насыпает, и отец тогда сказал: «Да, ребенку, — говорит, — самую воду дали». А я не говорю. Потом говорю тихо матери, шо Николай Набок меня встретил, дак попросил. «Ничего, доченька, пусть. У нас корова есть, дак мы уже выживем».
Но тот парень выжил. И мы тогда с ним встретились, я уже была студенткой, а он уже был лейтенантом. И мы так плакали, вспомнили это оба. (Плачет). Словом, смотрим друг на друга, я говорю: «Вы Николай Набок?» — «А ты Маша?». Я говорю: «Да, Маша», и плачем оба. И тогда уж поговорили, рассказали. Ну, я рада, что он остался жив и вся его семья — четверо их детей, вдова-мать — трудно, но они выжили.
У Марии дома были жернова. Их уберегли от изъятия, спрятав в погребе. От сарая одних соседей их тайно передавали другим. Молоть на них муку и даже просто держать их в доме было запрещено. Женщина рассуждает, зачем забирали или уничтожали жернова:
— Чтобы забрать хлеб весь, чтобы, значит, умертвить же Украину. Все равно, как возвращаешься, какие вопросы не задаешь, вновь возвращаешься к тому же. Чтобы умертвить Украину.
Люди из соседних дворов собирались в погребе и мололи зерно, пока еще имели его. Когда запасы закончились, перешли на фасоль. Они, замачивали ее, счищали кожуру, мололи, а потом варили или жарили из нее какие-то блюда. Мария говорит, что это были «настоящие лакомства» того времени.
— Лободу ели и щирец. Жмых если была у кого, так ели, и это, считалось, лакомство целое. А дай бог, жмых из мака или из конопли — так это мы уже богатыри. На поле выходишь — так вот щавель, маленький такой, на поле рос. Теперь люцерна, так это мы ее оборвали, сушили, и это ее мололи и варили, и все. Чтобы заполнить тот желудок, чтобы не умереть.
Соседка Марии Варвара Бабко потеряла всех своих четырех детей за первую зиму Голодомора. Мама Марии иногда носила им молоко, но не могла делать это часто, ведь должна была кормить свою семью. Ни соседи, ни близкие не смогли помочь семье Варвары.
Однажды после первого урожая, уже после Голодомора, Мария пришла к Варваре, когда и молотила сноп пшеницы и приговаривала: «Ой, заросли же тропинки-дороженьки, где ходили ваши маленькие ноженьки». Женщина очень тяжело переживала потерю своих детей, ее это сломало. Вместе с ней тосковали и соседи.
Мария рассказывает, что позже Варвара снова вышла замуж за председателя колхоза и родила трех сыновей. После смерти женщины, через много лет после Голодомора, внуки и односельчане Варвары установили ей памятник.
Крестьяне часто поддерживали друг друга. Трудности были у всех — Голодомор затронул каждую семью. Только совместные действия и взаимная поддержка помогли украинцам выжить в то врема, когда советский режим хотел их уничтожить.
Историй, когда не удавалось спасти человека, было много. И каждая из них щемящая и болезненная даже сейчас. Мария вспоминает:
— Один человек по дороге шел и просит, уже умирает. А я пасла корову. Я бегу к маме в своей: «Мама, дед Афанасий умирает». Мать быстро молочка ему несет, я несу, трясутся же ручки. А он уже умер.
Бояться правды
Уехать из деревни было невозможно — паспортов крестьяне не имели. Они должны были оставаться там, где их ждала смерть от голода, или рисковать своей жизнью, чтобы бежать из села в поисках пищи. Некоторым это удавалось. Другие за бесценок сдавали украшения и фамильные драгоценности в «Торгсины», чтобы получить немного хлеба.
Мария вспоминает, что от Голодомора в ее селе погибло так много людей, умершие лежали на улицах у дороги. Для того, чтобы их похоронить, выделяли отдельную подводу, на которую сносили тела. Место захоронения было в центре села — братская могила.
В справках о смерти не указывали истинную причину смерти — голод. Люди умирали якобы от воспаления легких или любых других болезней. Официально голода не существовало. Хотя те, кто пережили, знали правду, говорить о тех событиях они еще долго не могли, да и боялись.
Мария рассказывает о том, как на местах люди делали все, чтобы выжить самим и помочь другим. Она часто повторяет, что так советская власть хотела уничтожить Украину. Но ей это никак не удавалось.
Активное и пассивное сопротивление крестьян не утихал ни до, ни во время, ни после Голодомора. Люди прятали еду в ямы, отказывались работать в колхозе или даже пытались выйти из него, распространяли листовки с призывами к протестам, а порой сжигали здания или имущество колхоза. Волны протестов были локальными, но постепенно охватывали все больше сел. Это не помогло остановить запланированный советской властью геноцид, но продемонстрировало решительное несогласие с ее действиями и готовность стоять за свое.