«Они хотели, чтобы мы, украинцы, умерли»: свидетель Голодомора из Николаевщины

Посетив разные области Украины и записав свидетелей Голодомора-геноцида 1932-1933 годов, сотрудники Музея Голодомора услышали десятки рассказов пожилых людей, переживших страшные страницы истории нашей страны. Свидетели рассказывают об ужасах раскулачивания, хлебозаготовок и Голодомора, о путях выживания и смертности. Эти истории невозможно читать без мороза по коже. И все же каждая из них уникальна, а судьба каждого свидетеля – особенная и достойная того, чтобы быть записана и сохранена.

Предпоследнюю историю из цикла “Голодомор. Неизвестные страницы» команда Музея записала в Николаеве со слов 96-летней Александры Леонтьевой, из многодетной семьи и пережившая Голодомор в селе Лукьяновка (тогда Ленино) Баштанского района Николаевской области.

«Мама одну дочь отдала другой тете из соседнего села»

Семья Леонтьев была многодетной — кроме Александры, в семье было еще трое детей. Папа, Филипп Иванович, умер в 1929 году от легочной болезни, и мать, Матрена Викторовна, осталась одна с детьми на руках. Семья жила бедно, из хозяйства у них была только корова, поэтому мать добровольно решила уйти в колхоз. Однако ни еды, ни денег там не выдавали; люди работали на трудодне, за которые почти ничего не получали. Колхоз фактически являлся рабством, организованным коммунистическим тоталитарным режимом.

“Мне мама говорила, что папа хотел вступать в колхоз и, если бы не заболел, вступил бы. Ибо там же говорили: «Иди, все будет твое, земля будет народу принадлежать». И все люди собирались вместе и шли в колхоз. У нас сопротивления не оказывали. И мама ушла сразу, как колхоз организовал председатель сельсовета. Колхоз имени Шевченко в селе Ленино – так вот. Но потом она постоянно вспоминала, как набедовалась, как настрадалась, нас поднимая. Пойдет в степь, а там норки мышей с зерном. Мама пойдет ночью, если найдет норку, то зерна наберет, и мы этим зерном и кормимся. Ходила ночью, чтобы хоть немного поесть найти, понимаете?”, – рассказывает Александра Филипповна.

Действительно, пайки за колхозные трудодни были жалкими, но еще хуже было то, что они не учитывали существование других членов семьи, так что мать без мужа и с четырьмя детьми должна была как-то выживать и прокормить семью на один паек.

Советский пропагандистский плакат. 1920-е годы

Не выдержав давления обстоятельств, созданных коммунистическим тоталитарным режимом, мать пошла на отчаянный шаг – отдала одну дочь семье знакомых. Как оказалось, навсегда.

“Детей много, а мама одна. Так она одну дочь отдала другой тете из соседней деревни, у которой не было детей. Нас осталось трое. Эта тетя иногда приезжала с моей сестрой, посещали нас», – вспоминает Александра.

По словам женщины, они до сих пор общаются с сестрой. Хотя они и выросли в разных семьях, им удалось сохранить сестринскую связь.

«Я с печи слезла, смотрела на них, куда они, думаю, тыкают, там нет ничего»

Раскулачивание 1928-1929 годов обошло семью Леонтьевых, ведь у них не было большого хозяйства. Имели только одну корову, которую держали «про запас». Впрочем, ее нечем было кормить. Александра вспоминает, что животное было таким худым, что уже не давало молока, однако его держали вплоть до 1933 года.

И все же, слово «кулак» хорошо знакомо каждому, кто родился в межвоенное время:

“Слово “кулак” что значило? Что он богат. То есть, что он скот больше имел. «Кулаки» богаты были».

Пропаганда неустанно работала над тем, чтобы заклеймить состоятельных, трудолюбивых украинцев-хозяев «кулаками».

Дворные обыски в начале Голодомора-геноцида затронули каждую семью, каждое подворье:

“По селу ходили чужие люди. В таких куртках, я помню, в таких кожаных куртках. Ходили по селу и забирали все, что есть у людей. Местные их не знали. Местные люди, женщины говорили: что они хотят из нас? О, все забрать до нитки! А у нас ничего нет… Вот так я слышала”.

Александра Леонтьева запомнила и реакцию жителей родного села на подворные обыски, ставшие одним из механизмов геноцида украинцев. Люди собирались на улицах и возмущались: «Что это такое? Нас выбирают. Обирают нас до нитки. У нас ничего нет. Почему они ходят? Что это за люди?» Во время обысков у семьи Леонтьев не забрали ничего – отбирать и так было ничего. Однако сама сцена обысков глубокой травмой врезалась в детскую память 8-летней девочки.

“Вошли в дом к нам два человека, они были одеты в каких-то куртках, я запомнила. И я обратила внимание на ту их палку железную, такой шомпол, и они начали тыкать так везде по дому, где надо было. Они тыкали, искали, может, найдут либо зерно, либо муку. А у нас этого не было. Не было. Потом не только к нам заходили. Они ходили и по другим, по всей деревне. Даже у кого нашли фасоль и фасоль забрали, понимаете? И там, где печка, в печь. Везде найти. Мы говорим: “У нас ничего нет. У нас нет никакого зерна. И мама говорила”.

Групповое фото неизвестных в типичных кожаных куртках того времени. 1930-е годы.

Украинцы, как могли, помогали друг другу и не сотрудничали с коммунистическим тоталитарным режимом, который пытался посеять чувство общего страха и недоверия из-за клеветы и доносов. Даже объездчики, охранявшие колхозные поля в родном селе Александры, иногда закрывали глаза на детей и взрослых, которые выходили искать оставленное после жатвы в жнивье зерно. Они видели, как голодают люди и не прогоняли их.

Забрав из хат все съедобное, обрекая людей на голодную смерть, «люди в кожанках» покинули село:

“Куда они девались, мы не знаем. Вот что ходили с шомполами. Куда эти люди девались? Наверное, в район уехали. Говорили люди, что они поехали или из города или из района”.

Однако разрушение, страх и голод, которые принесли с собой чужеземцы, остались надолго.

“Конечно, я боялась. Боялась этих людей. Думаю, еще меня заткнет тем шомполом. Я боялась. Хотя старалась на них посмотреть, хотелось знать, какие они и что это за люди. Они не из нашей деревни. Это чужие люди были. Я с печи слезла, смотрела на них, куда они, думаю, тыкают, там нет ничего, а они… И в печь заглядывали, даже в печь”, – вспоминает Александра Леонтьева.

«Насобирали черепах, потом панцири разбивали и там такое мясо было пухленькое, мягкое»

Больше всего во время голода спасало семью то, что они жили у реки, где водились черепахи.

«Как мы выживали? Как мы без хлеба? Так хотелось есть! Наш дом был у реки. Река Громоклия – я не знаю, высохла ли она сейчас, так хочется посмотреть, есть ли она, впадает ли она в Ингул. А наш дом самый крайний. И мои сестры, эти две старшие, ходили к реке, забирались в воду и было, что насобирали много черепах. Потом эти панцири разбивали, и там такое мясо было пухленькое, мягкое. И мама (этакая у нас была сковорода здоровая), мама жарила их, а они так шкварчали! Я подойду – так мне хочется! — еще не готово, я хвать рукой, еще не готовое, недожаренное, и съела я. Я это помню хорошо, что очень есть хотела”.

Река Громоклия, правый приток реки Ингул

Голодомор заставлял украинцев нарушать пищевые запреты, искать спасения там, где сложно и представить, ведь на карте стояла собственная выживание и жизнь детей. Эти истории сложно представить и передать словами, и только прямая речь свидетелей, их воспоминания являются в этом случае наиболее правдивой историей, фактом. Александра Леонтьева хорошо запомнила эти «блюда».

“У нас была такая деревянная бочка, там когда-то месили тесто. Мама выскребла то, что было вместе со стружкой. Теста, может быть, там грамм было. И сделала мне такое, как колобок, кругленькое, дала мне, и я съела его не жареным. Очень есть хотелось, ой, очень есть хотелось, а хлеба нет”.

Дикие растения и сорняки, в том числе ядовитые:

«Ели еще такую траву — паслен и молочай. Паслен ели и даже варили его, и сыр ели. И молочай, толстый такой. Вот стебель так зубами раскрывали, а там молочко белое выступало. Оно горькое, но мы не перебирали. Дети брали его и говорили: «Качай молочай и у меда обмочай, а из меда и в гавно, чтобы сладкое было». Вот так. И тогда ели, наедались, старались захватить где больше, где трава больше росла. Потом мы одуванчика ели. Этот стебель — он вкусный. Затем заячьи ушки (чистец византийский. — Ред.) и калачики (журавец или герань. — Ред.)”.

Паслен черный

Суслики:

«Потом – это не все, я не знаю, как мы жили и как я выжила, – брали ведра с водой, собирались такие девочки и ребята небольшие, и шли в степь. Там искали дырочки, а в дырочках жили суслики. И мы, девочки, наливали воду из ведра, а ребята так держали руку, и только налили воду, а суслик – раз головку – выскочить хочет. А ребята – раз – взяли и о землю, и все, и есть мясо. И так много собрали мы сусликов, поделили, пошли домой и там шкуру сняли, и ели мясо. Это тоже очень хорошо, что суслики были. И так как-то мы выжили”.

Молочай миртолистный

Отруби, щавель и свекла:

“Мама еще что делала? Конский щавель рвала. Потом отруби где-то были, отруби никто не забрал. Конский щавель и отруби. Она делала такие моторженики, назывались. Она жарила их на сковороде, и мы ели эти моторженики. А позже, когда была свекла, это уже такие моторженики из свеклы, очень красивые и сладкие. Свекла такая была сладкая, белая свекла, да”.

Домашние животные и даже люди:

На севере, говорят, туда дальше, там Братский район, там сильнейший голод был. Там даже ребенка зажарили и съели. Галина Федоровна рассказывала, что мясо это такое человеческое невкусное, не вкусное, но люди ели. И дохлых коней ели. А у нас только собак ели. Ярина и Клавка убили собаку и съели. Кто мог чем, тем и выживал. Так хотелось есть, так хотелось хлеба, а где хлеб? Нет, нет хлеба, хотя бы кусочек был, нет нигде, нет нигде хлеба. А с чего ты его испечешь? Муки нет, а они еще и забирали фасоль у людей”.

Уже во взрослом возрасте, имея своих детей, Александра Леонтьева никак не могла забыть вкус черепах, которых сестры ловили в реке во время Голодомора-геноцида. Действительно ли такое вкусное у них мясо? Она все мечтала еще хотя бы раз попробовать этот деликатес:

«И когда я уже выросла, захотелось мне теперь попробовать черепах. И Аня, дочь, еще была маленькая, и я говорю: «Аня, пойдите, наловите мне черепах». Уже не в Громоклии, а в Витовке. Они пошли. Аня помнит. Наловили этих черепах, разбили. И знаете что? Не такие! Худенькие, какие-то не такие, как тогда мама жарила, тогда такие пухлые были, жирные такие, а это такие худые. И все равно сжарили мы их, а вкуса нет, нет такого вкуса. А то были очень вкусные, очень вкусные”.

«Эти люди ходили по селу просили, у кого что есть, а сами залезали в погреба к людям»

Тем временем голод поглотил всю Украину. Тысячи людей мигрировали в поисках пищи, приходили в другие села и города, но и там редко удавалось что-то найти:

«Что я запомнила, что в нашей деревне появились люди от голода пухлые. И я обращала внимание на ноги. Ноги были у них толстые, опухшие. И эти люди, какие-то голодные (да и мы были голодные), эти люди, дяди, тети ходили по селу, просили, у кого что есть, а сами залезали в погреба к людям, и ночью забирались, и днем. Думают: «А может, мы найдем там поесть». Голодные были. Все мы голодны, хлеба мы не видели”.

В родном селе Александры Леонтьевой на Николаевщине голодали даже активисты:

“Потом я слышу, что, ага, люди говорят: “Он уже умер там Максим, Никень умер, Захар умер, Савка умер”. Я слышала, люди говорили, кто уже из наших, деревенских, умер. Все голодали. Я знаю, что все голодали, даже активисты. И их дети тоже голодали. Мы с ними ходили суслики эти поливали. И тот рассказывает парень, что ничего нет, а я очень есть хочу. Все хотели есть”.

И все же, односельчане пытались помогать друг другу, пока была возможность. Александра Леонтьева приводит в пример такой случай:

“К нам ночью зашел один, мы были открыты, не заперлись. Максим. Я помню, мама сказала: «Это ты, Максим?» Он часто ходил к нам, ходил к нам. Что у нас было, то давали, вот жареные эти черепахи давали ему. А он ночью как-то потом уже пришел, я запомнила, мама говорит: «Это ты, Максим?» «Я, Максим». “Что ты вошел? У нас ничего нет, Максим. Иди, – говорит мама, – уходи из дома, потому что нет ничего”. И этот Максим тоже умер. Это все из нашего села и Максим, и Савка, и Захар, и Клавка, та, что собаку забила с Яриной”.

Свидетель Голодомора Александра Леонтьева. Фото: Музей Голодомора

От голода умерло полсела

Женщина утверждает, что от голода у них умерло полдеревни, причем преимущественно пожилые люди. Хоронили людей за селом, где было старое кладбище. В деревне не было подводы, которая собирала бы умерших, поэтому покойников живые носили на кладбище сами на своих плечах. Никаких памятников тогда не ставили, а потом правду о Голодоморе-геноциде десятилетиями отрицал и умалчивал коммунистический тоталитарный режим. Да, это старое кладбище и могилы жертв Голодомора на нем оставались заброшенными и со временем заросли травой. Сейчас уже невозможно установить точное место захоронения на кладбище:

“Уже тогда ничего не говорили о голоде. Никто. Вроде бы и забыли. Никто тогда не говорил. Никто.»

Александра Леонтьева пережила в деревне и массовый искусственный голод 1946-1947 годов, но такого ужасного положения, как во время Голодомора, уже не было.

“Хлеб по карточкам выдавали, это был голод. Я помню, что я, как получала по карточке хлеб, я его почти весь съедала сразу. Это тоже голод, но не такой уж, не такой, как я видела”.

Естественно, Александра Леонтьева не раз в течение жизни задумывалась над тем, почему же ее саму, ее семью и село встретил Голодомор. Ответ, который она нашла для себя, полностью подтверждает геноцидное происхождение страшного голода.

“И зачем это они так делали? Они хотели, чтобы мы вообще, видимо, умерли, все село, я так думаю. Я думаю, что хотели, наверное, чтобы мы умерли, украинцы. Чтобы мы умерли, понимаете? Вот какая цель у них была. А что вы думаете? Чтобы не было людей, украинцев. Вот и все. Они хотели, чтобы мы все подохли, и все. Вот что они хотели. Ибо какой другой вывод можно сделать? Они хотели нас уморить голодом, и чтобы нас не было. Вот только так. Так мы считали все, не только я, а все считали так. А мы, слава Богу, видите, чем мы питались и что ели, я же вам говорю, и траву ели, и сусликов ели, и собак ели. Все. Как? Если человек хочет есть, так что?”.

Проект “Голодомор: мозаика истории. Неизвестные страницы» реализуется при поддержке Украинского культурного фонда.