Сбежать из голодного поселка: история Федора Задереева

Недавно команда нашего музея вернулась из экспедиции в Сумскуб область. Именно там, в городе Ахтырка, наши сотрудники вместе с Ukrainer провели интервью с 99-летним свидетелем Голодомора-геноцида Федором Задереевим. Его семья смогла выжить в голодные годы, хоть и не была богатой. О том, как ему удалось спастись, читайте в материале.

История записана в рамках проекта «Голодомор: мозаика истории» при поддержке Украинского культурного фонда.

Семья Федора 

Детство Федор Задереев провел в селе Кобылянка близ городка Седнев Черниговской области. Мужчина так шутит о своем рождении:

— Я родился по собственному желанию в Черниговской губернии, в области, на реке Снов, которая впадает у Десну. Но она тогда была даже судоходная. А родился знаете когда по собственному желанию? Первого февраля двадцать первого года.

Одно из первых детских воспоминаний — выезд с отцом на поле по хозяйственных делах. Федор вспоминает песню, которую его отец пел в детстве:

Хорошо на горке жить, 

тяжко подыматься. 

Хорошо девчат любить, 

тяжко расставаться.

В 1920-х годах Кобылянка процветала: сюда приезжали ремесленники со всего региона. Федор Задереев вспоминает, что много услуг и товаров можно было получить «под честное слово». Например, крестьяне могли отдать кусок кожи сапожнику без денег и расписки, а через три месяца он привозил им готовое изделие. Также можно было получить сельскохозяйственный инвентарь, а расплатиться за него позже.

НЕП, коллективизация, ликбез

После трудных лет военного коммунизма власть пошла на временные уступки крестьянству, уменьшив налоги и позволив рыночные отношения — была введена новая экономическая политика (нэп). Однако с 1929 года началась массовая борьба с зажиточными крестьянами, так называемыми «кулаками», а вместо одноособного насаждался коллективный способ хозяйствования. Хотя коммунистическая власть пыталась внедрять свои реформы едва ли не во всех сферах общественной жизни, целиком искоренить традиции было непросто:

— Отак было воспитание Передавалося к поколению к поколению, поэтому не так просто всё это отрицание какое сделать, чтоб уже забыть эти все заповеди и молитвы. Мне батька, когда ложился спать, он всегда шепотом прочитает молитву. Иконы, лампадка висить. И тогда ложиться спать. А когда встал, перекрестился. 

В советское время церковь в Кобилянке закрыли, превратив ее в школу. Федор вспоминает, что местного священника вызвали на допрос в сельсовет, а затем он просто исчез. Впрочем, несмотря на пропаганду, люди и дальше уважали традиции, учили детей заповедям, вешали иконы в домах:

— Напротив печи кувшин стоял молока, знаете, на скисание. А я на печи один остался, думаю, пойду я сметанки попробую. С печи слез, лавки кругом и стол, и забрался на эту окна, где стоял два кувшинА сметаны, это, молока. И хотел палец умочить, шоб, значит, попробовать сметана. Глянув на иконы, а иконы на меня смотрят. Тут назад руку. Бо-бога боялся.

Сельская церковь. 1933 год. Фотография з архива Оксюты Николая Борисовича. Автор неизвестен. 

В 1920–30-е гг. в Советском Союзе активно «ликвидировали неграмотность» среди всех слоев населения, прежде всего крестьян. Так Федору удалось закончить три класса начальной школы. Впоследствии начались голодные годы, и детям было уже не до учебы. Школьник хорошо запомнил момент, когда к ним впервые приехали реквизировать продовольственные запасы:

— Мы с отцом идем со школы, а хлопцы мне говорят… ну, такие пацаны, как и я, «Хведар Девич, вашу теличку повели дядьки». Они знали, соседи, теличку нашу. Я смотрю, а их — три человека наших, а один в буденовке в военном. Красная повязка. С винтовкой. С города. Ну, повели так повели. И сани потянули. Понравились сани им, понимаете? Козерочки назывались. Впереди кучер, а сзади два пассажира. Я прихожу домой, а мать плачет. «Шо таке?» — забрали теличку, и забрали фасоль даже, в руках у нее была была, фасоля.

К тому же, во время конфискации продовольствия во дворе Задереевих активисты даже убили собаку. Абсурдность такого поступка поразила тогда еще юного Федора:

— Все забрали. И собаку убили. А я… но не жалко было, ничего, а пацан же ж, собака то друг. Побег. А за сараем на огороде собака убитый. Ну конечно я рыдал и плакал. Это от такой случай, понимаете, был. Первый удар по мне, по моему организму и всему сознанию.

Еще до Голодомора отец Федора ездил в Москву работать на строительстве метро, а вернулся в село уже в разгар коллективизации. Ему самому удалось избежать колхоза — он устроился бакенщиком на реке. Однако семье пришлось отдать коня, воз, плуг, борону и другое сельскохозяйственное орудие. Односельчан семьи Задереевих заставляли поступать в колхозы, забирая скот, транспортные средства и инвентарь. Некоторые семьи выгнали из дома на улицу —их назвали кулаками и лишили имущества, оставив без средств к существованию.

Тогда у кулаков, подкулачников и других «неблагонадежных» забирали практически все. Вещи отдавали в колхозы или выставляли на продажу. Что не удавалось забрать — уничтожали:

— Прятали всё. Тряпки прятали, и продукты прятали, всё. Забирали. А потом у колхоз не идешь — куркуль, пидкуркульнык, всё. Описывали, клуни били, ламали. Я помню, в сельраде торги были, забирали даже тряпки, и продавали у сельраде эти вещи. Кто больше, кто больше. Такая была неразбериха.

1933 год. Фотография из архива Оксюты Николая Борисовича. Автор неизвестен.

По воспоминаниям Федора Задереева, 1932 год на Сиверщине был урожайным. Хотя хлебозаготовки и удавалось выполнять, вскоре в Кобилянци появились специальные отряды из военных и местных активистов, отправлялись на «рейды» деревней. Часто это были местные комсомольцы, которые силой отбирали скот, хлеб и другие продукты:

— Были хлебозаготовки, викачка зерновых. Так объясняли. И отдавали якобы немцам. Даже были случаи, что муку под лед ховали в воду и там находили все. Крыши из соломы палками, говорят, штурхалы, шукали. Палки железные загоняли в землю, шукали яму. Такая палка, как палец. Все забирали съедобное.

Кухня 1932–1933-го

В семье Задереевих, кроме Федора, было еще трое младших детей: Семен, Павел и самая младшая Шура. В поисках пищи их родители отправились в соседнюю Беларусь, поскольку там еще можно было раздобыть еду. Семьи повезло иметь родственницу в смежной с Украиной Гомельской области. Родители пошли туда, а Федора оставили ухаживать за братьями и сестрой. Почти ежедневно парню приходилось искать что-то съедобное:

— Я рано утром вставал, ехал рыбу ловить. Вудочкой. Иногда окунчиков поймаю десяток, приезжаю лодкой. Я рвал крапиву, свинячу лободу, да, подорожник, все. Приезжал домой и в чугун накрышу этого всього. Соломы с крыши нарвал, соломенные ж были крышы. Наварыв этаго борщу и давай кормить этих, на печи пухлые такие были, детвору.  А они с удовольствием кушали. 

В школе, где учился парень, ученикам предлагали «горячие завтраки» — ведро кипяченой воды, в котором мешали килограмм муки и затем разливали детям в чашки. В основном же люди ели картофельные очистки, крапиву, листья липы, подорожника и лебеды — все, что удавалось найти в полях. Также выкапывали какие-то корешки. Места, где раньше росла картошка, перекапывали по несколько раз. Федив запомнил, как полями ездил объездчик с кнутом и хлестал тех, кто бродил в поисках пищи.

Того съедобного, что удавалось найти, надолго не хватало. Однажды, пока не было соседей, парень залез в их дома, чтобы заполучить хлеб, с которой потом несколько дней скрывался вблизи местной реки:

— Я, значить, давай так покушал, и уснул. Да! Боюсь идти в село. Кто увидит — отнимуть хлеб. Да и потом хлопец этот может поймать. Дак я пришел уже притемком до хаты. Ото раз — хлеба того вкушу и хлебану по-собачьи этой воды с речки. 

От недостатка пищи люди в селе начали умирать. Соседи Задееревих — Нечаи — съев натощак необычно много ржаной каши, умерли всей семьей. Блуждая берегами реки в поисках чего-нибудь съестного, Федор неоднократно видел людей из соседних сел (Чернышы, Суходолы), которые приходили нарвать стеблей щавеля, но часто там и умирали, не имея сил добраться домой. Трупы умерших так и оставались лежать на берегу в течение целой зимы, и только весной, когда трогался лед, их сбрасывали в воду.

Одна из самых трагическпх воспоминаний Федора с тех пор — момент, когда он не успел помочь человеку, умирающему от голода:

— Я приехал лодкой до берега, ну подтянул и собрал свой инвентарь, иду. А стежка была, и налево верба, такая крупная, ну выгнившая кусок. А там дедушка сидел, но тепло было, уже в шубе, шапка-ушанка. Я подошел: «Дедушка». Шо, а он языком так «ву-ву-ву-ву», от-тако. «Есть хочу, есть хочу». Ну я запомнил, думаю я поделюся с ним. Да когда уже пришел до хаты, перекрышил эту всю зелень, сварил этого борщу. Ну взял, значит, ложку, насыпал в мыску большую, на ведро. Иду. Ведро оставляю, порожнее. Иду до вербы. Пришел: «Дед, дед, я тебе борщу принес». А он умер. Умер уже. Все. Я всю жизнь думаю «Как я не успел деда накормить».

Молчать. Нет сил хоронить

Когда люди начали умирать, живые не имели ни сил, ни возможности хоронить покойников:

— Вот соседка пришла, женщина говорит: «Андрей Федорыч, батька умер».  А зима уже, холодно ж было. Похоронить надо. А батька встал из-за стола, каже: «Ганна» — Анна звать, — «Я» — каже — «крошки не было во рту уже 3 или 4 дня, силы нет». Все. Заплакала и пошла.

У соседей во дворе был погреб, куда начали сносить тела. После того, как внутри составили их около трех десятков, а вокруг начал распространяться трупный запах, погреб просто засыпали. Умерших хоронили также на местном кладбище. В замерзшей почве невозможно было выкопать глубоких ям, поэтому весной из-под земли начинали выступать останки:

— Помнится еще такой случай, шо я вишни рвал. Чуть-чуть покраснели. На кладбище. И запах такой неприятный. А я за пазуху сюда рвал, значит. А там хоронили и смотрю, какие-то тряпки лежать и видать или рука, или нога. Белые косточки. Я тикать оттуда. Понимаете. Ну некому, так прикинули, може, снегом и чуть землей. И все.

Федор Задереев. Автор фотографии Валентин Кузан.

В семье Задереевих тогда не умер никто. Помогло то, что родители ходили к родственникам в Беларусь, откуда они приносили домой немало картофельных очистков (в селе их называли смердюхами) и другой пищи. Пригодилась также помощь бабушки Ликерии, матери Федоров отца, которая жила отдельно и периодически помогала семье с продуктами:

— Бабушка нам приносила иногда картошку, а как. Когда невестка пойдет по воду, дак бабушка картоплю сховае в грязищу в сапоги. Сюда, как вам сказать, под кофту, а потом же, бо вона боялась невестки, а потом говорит: «Пойду Андрея проведаю». И приходит до нас. 

Ликерия жила с невесткой и несовершеннолетним внуком — двоюродным братом Федора. Их семьи удалось сохранить корову. Отчасти из-за того, что внук Ликерии вступил в комсомол, участвуя в антирелигиозной пропаганде в деревне:

— Его что-то сагитировали. Нас позорили, что «ваш ушёл». Агитировали специально против религии, а собрали таких хлопцев… Тоже колхоз начался, а на первый день Пасхи поехали пахать на поле. Специально! Пасха — это святой день, а они поехали.

Сбежать, чтобы выжить

После Голодомора 1932–1933 годов в Кобылянке не было ни работы, ни условий для жизни, поэтому тогда уже пятнадцатилетний Федор отправился на заработки в Чернигов. Там познакомился с Иваном Павловым. Друзья днями бродили по городу в поисках работы или продуктов. Ночью спали у реки на пристани.

Чтобы выжить, юношам приходилось попрошайничать, а иногда и красть на рынке:

— А днем мы промышляли на базаре. Были такие, шо й молока давали выпить бутылку. Ну и в конце концов, только каже «щас тут, а то вкрадеш бутылку». Ага. И пирожки давали. Потом этот Иван, мудрец был, он приучился. Он по ту сторону полки ляже. На полку. Ногу подниме, кричит: «Он летить-летить-летить, ой летить!» А я с этой стороны, где кошелка, слева стоить. И пирожки ж открытые. Дак она: «Га? Где летить? Шо?» А я, моя задача: «хап», и пошел драпать. Все! Ну сколько вхопил, это вже мое, напополам с Иваном.

В конце концов ребят поймала милиция. Их отправили работать на макаронную фабрику:

— Меня переодели. Одели, белый колпак дали и халат белый. И где-то нашли майку, сорочку, у душ… И в сушильный цех. Ага. Я смотрю, думаю: на другую планету попал. 

Фотография. Федор Задереев (слева) с другом Иваном Новиком (справа) во время «пятиминутки» на макаронной фабрике, г. Чернигов. 

Ивана назначили в цех, где изготавливали упаковку, а Федора — в сушильный отдела Изголодавшийся Федор попытался съесть макароны, но его заметил начальник цеха:

— Хапнул в руку, давай кушать — трещить. А он услыхал, увидел: «Ты что, пацан, голодный?» Я ж не признавался, шо я голодный. Да, дядька так» — говорю — «балуюсь».

Тогда же он впервые получил деньги, заработанные собственным трудом. Более того, наконец-то смог подержать купюры в руках.

—начальник пошел выписал мне аванс, грошей. Я их у руках не держал. Но пошел в столовую, никогда в жизни не забуду, я две тарелки, одну тарелку заказал суп: макароны, картошка, и чебуля, и маргарином зажарэнэ. Большая тарелка влупил, думаю, ты смотри, как живу я, как генерал или просто я… на другом свете. Посидел-посидел, а еще одну заказал. Запомнил на всю жизнь. И пошла моя, и пошла моя жизнь.

За эти деньги Федор приобрел новую одежду: пальто, рубашку, кепку и сапоги. Когда он приехал домой, посмотреть на него собралось все село. Еще через несколько лет он устроился на Черниговскую фабрику музыкальных инструментов. Его поселили в общежитие, и с тех пор у него был стабильный доход и он мог остаться в городе.

— Я вам хочу сказать, что я лично ушел с села. Сколько мне там было, пятнадцать или четырнадцать, я спасся от этого всего, потому что в селе дальше продолжалось, недостаток большой, хлебом не наедались. Я ушел, я нашел свой путь, мне повезло.