«Дети ходили как призраки»: 100 лет писателю и свидетелю Голодомора Анатолию Димарову
Сегодня, 17 мая, исполняется 100 лет со дня рождения украинского писателя и свидетеля Голодомора Анатолия Димарова.
Он одним из первых писателей в советской Украине решился поднять тему Голодомора в литературе: в романе «И будут люди» (1964) написал о насильственной коллективизации и голоде, который охватил украинские села в результате спланированных действий сталинского режима. И поплатился за это: роман порезала цензура, а самого Димарова долгое время не печатали.
Голодные 1932-1933 годы будущий писатель пережил с мамой и младшим братом в селе Ярески Миргородщины, недалеко от Великих Сорочинец.
«Особенно свирепый голод пришел весной 33-го. Зимой люди еще как-то держались. Доедали, что смогли скрыть от этих, ходивших со щупами. Некоторым удалось даже спрятать мешочек хлеба, – вспоминал Димаров в интервью Gazeta.ua — Но мобилизованная комсомолия бегала и обследовала вне риги. Когда находила человеческие экскременты, то палочками разворачивала и смотрела — случайно ли зерен нет пшеничных? Если зерно находили, налетали коммунисты, уполномоченные, все прерывали. Разваливали печи. Все выметали под метлу. И фасоль, и бобовые, даже картошку забирали.
Мама учительствовала. Отца раскулачили еще в 29-м году. Нас у мамы двое было – я и младший брат. Когда зацвела весной акация, срывали цвет, и мама делала такое, как блины. Оно рассыпалось, потому что не было ничего, чтобы смазать. Никому такой еды не пожелаю. Воробьев ловили. Сито, палочка такая, и под сито что-нибудь насыпем. Песка, потому что не было ничего. И вот — как только воробей попадется — хоп, палочку выдергиваешь, есть!
В селе была школа-семилетка. Полная детвора. После голода почти все учителя остались без работы (потому что дети вымерли. – Муз.) Мама должна была выехать на Донбасс, уже когда закончилась голодовка. Ели люди все. Детей ели. Соседка заманила соседского мальчика, сварила и съела.
Без конца из других деревень люди приходили. Падали, умирали под плетнями. Подошел, помню, здоровый дядя, мне он горой сдался. А мама, когда некого уже было учить, ушла в бригаду. Что-то пололи. Там ежедневно давали затирку. Так каждый ребенок, который был жив, не расставался с ложкой. Бежали с ложками туда. Матери, конечно, делились. Потом и сама несколько раз хлебнет.
Мама нас закрыла. Говорит, сидите, не выходите. И ушла в поле. Вдруг открывается дверь, защелка взлетает — что там защелки? Замков не было. И заходит опухший дядя. Не мог продвинуться в дверь. Такая гора страшна. Живот водой налит. С босых ног мокрые следы по полу. Ставь в дверях и шатается, ни слова не говорит. И стонет. Брат мой страшно заорал. А я разогнался и кулаками ударил дядю в живот. И мои руки по локтям влезли в него, как в подушку. Нырнули. Дядя тут же упал и умер. У нас на виду. Я выбил оконное стекло. Мы выскочили во двор и побежали к маме.
Мне было десять лет, одиннадцатый. А брату семь. Дети очень любят забавляться. А потом никто не играл. Ходили как призраки. Таскали животы, налитые водой, и ноги-спички.
Тем дядям, что по блату устроились возить мертвецов, давали в день по буханке хлеба. И мой брат так играл: будто возил мертвых в могилу. Сделал тележки такой, палочки вбрасывал туда и хвастался: «А я хлеб заработал, а я хлеб заработал…»
Что мы выжили? Мама была хорошей учительницей, ее любила свинарка. За детей, что мама учила. А я уже опухший был, не мог почти ходить. Однажды она пришла ночью, говорит: «Наготовьте две мешки». Принесли очистки от картофеля. Свиньям варили испорченный картофель, и два мешка принесли.
Больше всего мерло людей, которые брели через село. С детьми. Валялись прямо на улице, под плетнями. Чаще возле церкви. Просто ковер человеческий, и головами в церковь так и умирали».
Фото day.kyiv.ua.