Статья Семена Глузмана «Последствия Голодомора-геноцида в Украине»

Статья опубликована на интернет-ресурсе Ракурс

В мировой научной литературе строгих исследований динамики и последствий Голодомора недостаточно. Как и исследований психологических переживаний узников советского ГУЛАГа и их последствий. Причины понятны: в СССР подобные исследования были попросту невозможны.

Тем не менее, воспоминания жертв Голодомора и зафиксированные историками сообщения их детей и внуков позволяют описать и проанализировать феномен Голодомора и его последствия в рамках психологических и психиатрических критериев. Имеющаяся литература, в основном на английском языке, о других жертвах посттравматического стресса, в первую очередь исследования жертв нацистских лагерей смерти, описывает состояния, близкие к тем, которые пережили жертвы Голодомора.

Описанные психологами и психиатрами состояния голодающих в результате неурожая жителей африканских стран не могут рассматриваться в нашем исследовании в качестве близких к советскому феномену Голодомора-геноцида. Известный социолог Питирим Сорокин оставил науке первый впечатляющий труд о голоде как о социальном феномене: «Голод как фактор. Влияние голода на поведение людей, социальную организацию и общественную жизнь». Он анализировал голод 1921‒1923 годов в Поволжье. Уже тогда он утверждал: голод в Поволжье был прививкой населению России коммунистической идеологии, поскольку он разрушил все привычные факторы регуляции общественной жизни.

Феномен Голодомора в Украине — причины

Феномен Голодомора в Украине происходил из-за социально детерминированных причин. Они следующие:

• тотальное принудительное изъятие у сельского населения всех имеющихся продуктовых запасов, домашнего скота, личных вещей, инвентаря;
• агрессивное, жестокое поведение представителей власти, производившей изъятие, сопровождавшееся репрессиями;
• запрет покидать свой населенный пункт с целью поиска условий для выживания в ближайших городах, где при условии получения работы была возможность выжить;
• отсутствие надежды, что эти неожиданные и незаслуженные репрессии прекратятся;
• наступление вызванных голодом соматических расстройств и смертей в соседних домах;
• возникновение феномена каннибализма и трупоедства;
• невозможность какой-либо связи с родственниками, живущими в относительном достатке в городах и военных гарнизонах.

Были, разумеется, и сугубо политические причины. В первую очередь — недоверие Сталина и его окружения к Украине в связи с недавними (тогда) крестьянскими бунтами и реальными намерениями и попытками создания собственной украинской государственности.

Безнадежность усиливалась повторением обысков с целью продолжения изъятия продуктов питания. Прорвавшиеся в ближайший город крестьяне обменивали какие-то предметы на пищу, но при возвращении в деревню солдаты изымали у них все полученное в результате обмена.

Сужение сознания

Таким образом, жители в сельской местности достаточно быстро теряли свои основные витальные функции. И заодно — надежду на будущее. Постепенно наступала атрофия моральных констант. Прежде соблюдавшие нравственные нормы люди испытывали психологическое и нравственное разрушение. Их сознание суживалось до примитивного доминирующего инстинкта выживания. Исчезало чувство брезгливости, в качестве пищи голодающие пытались употреблять несъедобные и ядовитые растения, земляных червей, насекомых…

Подобные состояния описаны со слов бывших узников нацистских лагерей смерти и сталинских лагерей. В 1973 году латвийский «лесной брат» Эдик Плепс, отбывавший рядом со мной свой 25-летний срок заключения, рассказал мне многое о своих переживаниях и наблюдениях в советской тюрьме. Где голод был постоянным, хроническим явлением. Так, он рассказал, что пленные немцы, прежде никогда не знавшие недоедания, выбирали из мусора уже обглоданные зэками рыбные кости и варили их на костре в жестянке. Эти ослепленные голодом мужчины вскоре умирали. Плепс объяснил: «Я выжил, потому что ни на что не надеялся. В семье, где я рос, никогда не было изобилия». Украинские крестьяне также не знали изобилия, частичное недоедание сопровождало их все годы жизни в советской стране.

Другой мой соузник, солдат УПА Васыль Пидгородецкий, отдавший тюрьмам и лагерям 37 лет своей жизни, рассказал мне следующее. За участие в лагерном восстании в Казахстане он был этапирован в печально знаменитый Тобольский Централ, где более года находился в одной камере с давно сидевшими уголовниками с разрушенной психикой. Пытаясь восполнить скудную тюремную пищу, они периодически резали заточенной ложкой вену на запястье и смешивали в миске кровь с измельченным тюремным хлебом. Называлось это кулинарное изобретение «кровавой тюрей».

Лагерный синдром и логика отчаянья

Знаменитый европейский психиатр Лео Эттингер молодые годы провел в одном из нацистских лагерей смерти. Позднее, став известным исследователем, он описал в научной литературе особенный «лагерный синдром», где значительное место занимал не страх неизбежной смерти, притупившийся в результате постоянного голода, а само чувство голода, преследовавшее заключенного месяцы и годы. Острый синдром голода и голодной смерти тысяч людей известен также в некоторых государствах Африки и Азии.

Украинский феномен голода отличается следующим. Здесь не было катастрофических климатических причин неурожая, каких-либо иных физических причин. Причины были сугубо политические. В 1929 году в Украине началась массовая принудительная коллективизация, сопровождавшаяся репрессиями несогласных. Жители деревень погружались в атмосферу страха и ненависти. Власть действовала откровенно, не скрывая своих жестоких намерений. Надежды на изменение ситуации у людей постепенно угасали. Угасали также попытки рационально объяснить себе и своей семье происходящее.

Конечной стадией хронического голода были каннибализм и трупоедство. Прежде вполне нормальные, психологически и морально адекватные люди в результате распада ядра личности опускались до уровня хищных животных. Как заметил современный украинский исследователь, в суженном страданиями сознании у обреченного на голодную смерть человека доминировали мысли только о том, что тот или иной еще живой сосед или член своей же семьи должен дать шанс выжить другим. Это была логика отчаянья, полностью игнорировавшая нравственные и правовые нормы.

Запретная тема

Если тема сталинских репрессий и событий после них была хотя бы частично отражена в советской мемуарной литературе во время хрущевской «оттепели», то о Голодоморе как целенаправленном геноциде официально не сообщалось. Эта тема была одной из самых запретных в СССР, и устные разговоры преследовались. Для наказания «клеветников» существовала статья 62 Уголовного кодекса УССР «Антисоветская агитация и пропаганда».

Естественно, выжившие жертвы Голодомора и его свидетели избегали говорить на эту тему с незнакомыми людьми и предпочитали не информировать об этом своих детей и внуков. В первую очередь — с целью безопасности своей семьи. Советская власть намеренно старалась вытеснить тему из сознания советского человека.

Сокрытие этой страшной правды, даже поверхностное упоминание о которой было опасным, все-таки не было абсолютным. Люди, особенно жившие в сельской местности, шепотом говорили о тех событиях, несправедливых и бессмысленно жестоких. Так воспитывалась особенная советская ментальность у следующего поколения людей, знавших жестокую правду о жизни родителей и вынужденных жить в ее отрицании или умалчивании.

Спасти психическое здоровье

Разумеется, никакой социальной и психологической помощи или поддержки жертв Голодомора не было. Жертвы Голодомора не могли с помощью психолога или компетентного врача переработать последствия полученной массивной психологической травмы. Как и у бывших сталинских лагерников, переживших длительную витальную травму, у жертв Голодомора был лишь один способ спасения своего психического здоровья — жизнь в семье.

Человек, перенесший эту сугубо советскую травму, не мог пестовать свои воспоминания, делиться ими с окружающими или описывать их на бумаге. Именно поэтому эта, в сущности, коллективная травма оставалась для каждого отдельной, индивидуальной. Носитель ее, как и все подобные ему, жил в постоянном страхе перед государством и его карательными органами. Власть, советское государство не были его защитниками. Более того, страх перед любым представителем власти был обязательным для спокойного выживания в той стране.

Защитный механизм

Смею предположить и такое. Как это ни парадоксально, страх жертвы Голодомора перед государством был защитным механизмом, в какой-то мере вытеснявшим из сознания пережитое. Совершенно иначе чувствовали себя жертвы нацизма, вне зависимости от того, в какой стране они жили после кошмара концлагерей. Там, в цивилизованном мире, они встретили понимание и сочувствие, с ними работали историки, психологи, психиатры… Десятки исследователей фиксировали следы их страданий. Спустя годы исследователи опрашивали их детей, затем внуков в поисках признаков травмы, полученной дедами и родителями. Научная литература на английском и немецком языках полна публикаций на эту тему.

Именно так западные исследователи, в эти дни изучающие психическое состояние третьего и четвертого поколения жертв нацизма, находят определенные изменения у них, отсутствующие в контрольной группе испытуемых. Сами жертвы нацизма, давно ушедшие в мир иной, были носителями значительно более выраженных психологических и соматических расстройств. Длительные депрессивные состояния, ночные кошмары и связанный с этим страх перед засыпанием, эпизоды проявления страха перед незнакомыми людьми, язвенная болезнь желудка, тяжело протекавшие кожные болезни… У некоторых, переживших жестокие медицинские эксперименты в нацистском лагере смерти, зафиксировался остро наступавший страх перед белым медицинским халатом.

Их современники, пережившие Голодомор-геноцид, никогда не были объектом подобного внимания исследователей. Их уделом был вечный страх за себя и за благополучие своих семей. Увы, их защитой и реабилитацией были страх перед государством и молчание о пережитом. Если молодые евреи, родившиеся в Израиле, свободные и уверенные в себе и своем государстве, задавали своим родителям искренний, казавшийся им логичным вопрос: «Почему евреи в Восточной Европе, которых сотнями тысяч везли на казнь, не сопротивлялись, не погибали, восстав?», молодые украинцы, родившиеся и выросшие в тоталитарном СССР, увы, не задавали даже себе подобный вопрос о Голодоморе.

Они уже были жертвами советского страха. У многих из них первой реакцией на рассказы родителей о Голодоморе, особенно в подростковом возрасте, было отталкивание: «Этого не может быть!». Несколько позднее уже усвоенная молодым украинцем информация, в сочетании с информацией о других жестокостях советской власти, формировала гражданскую покорность. Иначе говоря, формировала характерное советское двоемыслие. Как заметил современный исследователь Голодомора Павел Горностай, политика замалчивания была повторной травматизацией населения, фактически — психологическим геноцидом.

К сожалению, нет возможности определить психическое состояние людей, выживших в период Голодомора благодаря поеданию человеческой плоти. Архивы медицинской (психиатрической) документации предвоенной поры не сохранились. Со слов старых советских психиатров известно, что пациенты, сообщавшие медицинскому персоналу о столь ужасных событиях в своей жизни, немедленно увозились милицией и в больницу никогда не были возвращены. Сохранились редкие наблюдения нескольких врачей и фельдшеров, рассказанные ими своим детям (Полтавская область, Киевская область) о том, что люди ели человеческое мясо в помутнении рассудка, принимая его за мясо животного.

В то же время современная психиатрическая наука позволяет утверждать, что жертвы Голодомора, их потомки страдали биологически детерминированными психическими заболеваниями не чаще, чем их современники, не подвергавшиеся столь массивной травме. То же увидели исследователи жертв нацизма. Здесь речь идет о таких заболеваниях, как шизофрения и т. п.

Государственная тайна

Особый интерес представляет такая абсолютно закрытая в СССР и в постсоветских странах проблема: какие эмоции испытывали исполнители практики Голодомора, лично отбиравшие хлеб и другие продукты в крестьянских семьях? И солдаты, вывозившие тысячи трупов умерших от голода крестьян, прорвавшихся в города в надежде выжить? Какие у них были тогда переживания? Была ли их специфическая работа для них психотравмирующим обстоятельством? Как и где они закончили свою земную жизнь?.. Все это было важной государственной тайной советского тоталитарного государства. Известны буквально единичные случаи отказа от участия в этом злодеянии. Так, осознав очевидное, покончил с собой генерал Главного политического управления Броцкий, не желавший продолжать участие в этом. Он выкрикнул перед самоубийством: «Это не коммунизм, а ужас!»

Запретная тема истории и Голодомора в СССР не исследовалась. Власти прибегли к кощунственной подмене понятий: тема изучения Голодомора была замещена новой правовой идеологически выдержанной дисциплиной — колхозным правом. В Киеве в академическом Институте государства и права старшим научным сотрудником в отделе колхозного права работала дама, дядя которой был убит и съеден соседями в деревне Медвин Киевской области. Несчастная женщина, рассказывая мне это привычным советским шепотом, плакала. А это уже был 1991 год.

Свидетели Голодомора утверждали, что во время этих событий в украинской деревне прекратилось деторождение. Отсутствие в те годы в СССР демографических исследований не позволяет оценить влияние этого феномена на дальнейшие события в социальной жизни Украины. Известно также, что только спустя несколько лет в украинских деревнях возобновилось рождение детей. Именно тогда появилась потребность в открытии в сельской местности фельдшерско-акушерских пунктов и родильных отделений в районных больницах.

Голодомор также резко изменил ментальность жителей сельской, да и городской Украины. Прежде свободолюбивое и трудолюбивое украинское крестьянство, сопротивлявшееся попыткам его порабощения (что пугало диктатора Сталина), превратилось в покорную, боязливую человеческую массу. Страх выживших усиливался еще и тем, что сельское население в СССР не имело паспортов, то есть было лишено права на изменение места жительства в своей стране.

Страх как вариант нормы

Страх, чувство страха не является патологическим феноменом в обычной социальной жизни. В отличие от страха как психиатрического явления, то есть болезненного состояния. Советские граждане, пережившие Голодомор, не смея говорить об этом вслух, испытывали страх перед государством. Но их страх был вариантом нормы, он основывался на конкретных и очевидных основаниях, на реалиях жизни человека в тоталитарном государстве.

Воспитанные в этом неизбывном страхе дети, наученные в семьях не говорить о Голодоморе и ГУЛАГе, также были носителями страха. Их жизнь в сельской провинции резко отличалась от жизни их сверстников в городах. Их возможности во многом были более ограничены. Многие из них, уезжая на работу или учебу в город, старались максимально быстро войти в городскую, преимущественно русскоязычную культуру, что вполне соответствовало политике ассимиляции украиноязычного населения. Это был элемент психологической защиты молодых людей, ощущавших себя выходцами из неблагополучной среды, история жизни которой не имела права на публичное обнажение и фиксацию. Вытесняя из себя, из своей памяти прошлое своих родителей, они стремились втиснуться в реалии сытой городской жизни, где труд оплачивался государственными банкнотами, а не рабскими трудоднями. Где родители их сверстников выглядели моложе, здоровее и увереннее их сельских родителей. Многие из них испытывали отчуждение от жизни в городе, от его субкультуры, продолжая жить в нем.

Сказать вслух

Разумеется, никаких биологически детерминированных, генетических следов Голодомора эти люди не имели. Социально воспитанный страх наследуется лишь одним способом — воспитанием. Некоторые выходцы из деревенской среды, пережившей Голодомор, сумели избавиться от воспитанного в них страха перед государством, пояснив самим себе его причины. Такими были немногие, сказавшие вслух или написавшие известную им правду. Они немедленно стали изгоями, диссидентами. Такими были Иван Свитлычный, Иван Дзюба, Васыль Стус… Хотя вся их вина состояла в одном — у каждого из них было украинское сердце. И память о Голодоморе как побудительный мотив их желания жить в правде.

Но вот и классическая советская антиномия: их преследователями, их карателями были такие же сельские парни, также знавшие о существовании Голодомора в Украине, — высокопоставленные фигуры в украинском КГБ Виталий Федорчук и Евгений Марчук.

Там, в Германии, США, Норвегии, Израиле и Австралии современные исследователи продолжают изучать психологические особенности уже четвертого поколения жертв Холокоста. А здесь все иначе. По-прежнему.

* * *

Искренне благодарю директора Музея (Института) Голодомора-геноцида Алесю Александровну Стасюк и генерал-лейтенанта СБУ Николая Михайловича Герасименко за помощь в подготовке этой статьи. Нисколько не претендуя на роль эксперта, я, тем не менее, решил написать и опубликовать этот текст. Причина простая — я уверен, что мертвым больно, если о них не помнят живые. Многое из того, что мы переживаем сегодня, — наша гражданская вялость, наш не уходящий страх перед властью — оттуда, из нашего горького прошлого.